Лиана Делиани - Легенда о любви и красоте[СИ]

— За городом, — мальчик неопределенно махнул рукой куда–то на восток. — Но тебя туда не пустят. Туда никого не пускают, — и, поморщившись, добавил. — Гиблое место.

Виола задумалась. Три дуката. Нищий говорил, чтобы заработать пять, ему пришлось бы трудиться до Пасхи. А чтобы заработать три? Девушка нахмурилась.

Она отложила решение вопроса «что делать» до следующего дня, возможно потому, что слишком хорошо знала ответ, и он ее не радовал. Но и неумолкающее беспокойство, разъедавшее душу весь день, было не лучше.

Утром она поглубже закуталась в плащ и двинулась с тележкой в город. Дребезжание тележки казалось Виоле более громким, чем трубы Апокалипсиса. Вспотевшая от усилий, напряжения и стыда Виола, наконец, добралась до ряда горшечников.

Дальше начиналось самое тяжелое и унизительное. Она не умела зазывать покупателей, не знала цен, и понятия не имела о том, для чего предназначены та или другая миска или горшок. Те немногие покупатели, что доходили до нее, после общения недоуменно хмыкнув, поворачивались спиной.

Появление Виолы не прошло незамеченным среди торговцев. Молодая жена горшечника, торговавшего по соседству, ревниво приглядевшись к Виоле, старательно прятавшейся за капюшон, заявила во всеуслышание:

— То же мне, красотка. Знаем мы, как такие красавицы выходят замуж за колченогих — небось, взял нагулявшую, с приплодом.

Виола вспыхнула. Да уж, такое замужество не могло ей присниться в самом страшном сне. Но больше всего в этой фразе ее резануло слово «колченогий». Виола и сама иногда называла нищего так, но слышать это от других было неприятно.

— Не суди всех по себе, Лучия, — неожиданно ответила горбоносая худая женщина средних лет, чьи миски и горшки располагались совсем рядом с Виолой.

— Чего это по себе? Я как раз честная женщина, это все знают! И муж у меня добропорядочный, а не какой–нибудь оборванец! — уперла руки в бока молодая горшечница.

— То–то я замечаю, что твой добропорядочный, как выпьет, так тебя, честную, и поколачивает, — со смехом ответила женщина и, повернувшись к Виоле, сказала: — Не бери в голову, что дураки мелят. Хороший у тебя муж. Он просил меня за тобой приглядеть. Я — Симонетта. А тебя как звать?

— Виолетта, — ответила Виола. Ей не хотелось, чтобы ее имя звучало здесь, в торговом ряду, поэтому она, как и горшечница использовала простонародную, уменьшительную форму.

— Так, Виолетта, давай, я тебе подсоблю, а то толку не выйдет.

Весь день Симонетта отвечала покупателям и расхваливала Виолин товар, ей даже удалось продать пару ее горшков. Ближе к вечеру объявился и чумазый мальчуган.

— Джанино, мой младшенький, — сказала Симонетта, давая мальчишке хорошего пинка, чтобы перестал глазеть по сторонам и занялся тележками. — Еще один прислуживает в трактире, Лука. Двоих постарше прошлой зимой схоронила, двоих — еще раньше, вместе с мужем.

Симонетта оказалась очень разговорчивой, в перерывах между зазыванием покупателей и торговлей она рассказала Виоле историю всей своей жизни. Когда ее муж умер, Симонетта, чтобы прокормить детей, продолжила заниматься его делом и была в ряду горшечников единственной женщиной, кто не просто продавал товар, но и изготовлял его. С ее помощью Виола потихоньку запоминала названия, предназначение и цены разных гончарных изделий. За болтовней с Симонеттой стыд унизительности ее нынешнего положения отступал, но сполна возвращался вечером, когда Виола в одиночестве тянула дребезжащую тележку по городским улицам.

В лачуге было мрачно и тоскливо. Виола разводила огонь, готовила еду, ужинала, потом садилась и пересчитывала выручку. Она была мала, сущие гроши, и, поразмыслив, Виола пришла к выводу, что такими темпами трех дукатов ей не собрать и до лета. Ночью она иногда просыпалась от волчьего воя, доносившегося с лесной опушки за рекой, и в такие моменты почти жалела, что гончарный круг молчит.

— Хочешь, перебирайся пока к нам, — предложила Симонетта. — Страшно, небось, одной за городскими стенами.

— Спасибо, не нужно, — ответила Виола.

Симонетта ей нравилась больше остальных в торговом ряду, но все же, не настолько, чтобы слушать ее нескончаемую болтовню еще и по вечерам. К тому же, лачуга была домом, который оставил ей нищий со всем своим имуществом, и ее долгом было следить, чтобы все осталось в сохранности.

— Смотри, осторожней, волки, если так громко воют, значит, подошли к городу совсем близко.

Виола ничего не ответила — по ряду вихрем, с хохотом и гиканьем проносились наперегонки нарядно одетые всадники, и она инстинктивно отвернула голову, боясь, что ее могут заметить или узнать. Когда первый всадник скакал мимо, он нечаянно зацепил ее тележку, горшки посыпались под копыта следующих коней. Кавалькада промчалась, не оглянувшись, оставив Виоле лишь черепки в уличной грязи.

— Граф Урбино и его свита, — вздохнула Симонетта.

Виола широко раскрытыми глазами смотрела себе под ноги. Этот недоумок, граф Урбино, только что обратил в прах ночь работы нищего и неделю унизительного стояния Виолы в торговом ряду. Когда–то она так же веселилась со своей свитой в Милане, опрокинув и размотав вдоль улицы мотки ткани. Тогда ей не пришлось ни оглянуться, ни задуматься, что чувствовал торговец. Теперь она это знала — унижение, злость, собственное бессилие.

Дотащив пустую тележку до лачуги, Виола прошла под навес, где стояли горшки. Их еще оставалось довольно много в запасе, можно было бить или продавать — с одинаковым успехом, потому что редкая торговля приносила гроши.

И все же, утром она снова отправилась в торговый ряд.

— Лука говорит, в трактир нужна девушка для работы. Я тут подумала, может, ты пойдешь? — наклонившись к Виоле, приветствовала ее Симонетта. — Там платят неплохо — полдуката в месяц.

Полдуката в месяц. Это было больше, чем Виола могла выторговать за пару, а то и тройку месяцев. Не раздумывая, она кивнула.

Вечером они отправились в трактир — добротное, изрядно прокопченное факелами двухэтажное строение у городских ворот. Дородная мужеподобная хозяйка внимательно оглядела Виолу со всех сторон.

— Я вообще хотела посудомойку новую взять. Но раз ты такая смазливенькая, пожалуй, переведу Мадалену в посудомойки, а тебя поставлю обслуживать посетителей.

— Я лучше посудомойкой, — ответила Виола. Одно дело было мыть посуду на заднем дворе, и совсем другое — выставить себя на всеобщее обозрение.

— Еще тебя не спрашивала, — грубо, словно ее обидели, возмутилась трактирщица. — Хочешь работать, делай, как я сказала.

Полдуката в месяц.